15 толстых книг для тех, кто любит растягивать удовольствие
1.«Бесконечная шутка» Дэвида Фостера Уоллеса
Давайте сразу разделаемся с главным: да, главная книга года — «Бесконечная шутка»; проигнорировать ее в этом году можно только демонстративно, ради выпендрежа. Тысячестраничный шедевр шел к русскому читателю долго, мучительно и не без комических перипетий («Афиша Daily» анонсировала ее как главную новинку 2016 года — завидная самоуверенность), а когда появился в магазинах, то немедленно был сметен с полок. Сложно представить, с какой книгой такая история может повториться — подобный ажиотаж ждет когда-нибудь разве что джойсовский «Finneganʼs Wake».
2. «Отдел» Алексея Сальникова
Пару лет назад Алексей Сальников был никому не известен, теперь автор «Петровых в гриппе» — один из самых важных русскоязычных писателей. В новом году сразу в двух издательствах выйдут его новый роман и сборник стихов, а в промежутке вышел отдельной книгой его дебютный роман. «Отдел» — эдакий конспирологический триллер, «Люди в черном» глазами Балабанова. А поклонники могут еще прочитать старую редакцию романа, опубликованную в журнале «Волга»: это, можно сказать, режиссерская версия, с совсем иначе выписанным финалом.
3. «Контракт с Богом» Уилла Айснера
Издательство МИФ, некогда специализировавшееся исключительно на бизнес-литературе, с поразительной скоростью расширяет пространство борьбы. Например, оно почти на равных конкурирует с главными комикс-издательствами. В этом году у них вышла классическая работа одного из самых важных комиксистов XX века — книга, которая окончательно ввела в обиход понятие «графический роман». Хотя сам «Контракт с Богом» — это не роман, а сборник разножанровых новелл, каждая из которых мастер-класс в искусстве рисованной истории. Так, как Айснер, с композицией, текстом и историей не работал никто, не зря главная комикс-премия мира носит его имя.
4. «И повсюду тлеют пожары» Селесты Инг»
Селеста Инг продолжает возделывать ниву американского романа о семье — жанр не самый оригинальный, но Инг справляется с задачей блистательно. Дебют «Все, чего я не сказала» был камерной историей об одной семье в маленьком городке, в «Пожарах» масштаб растет. Теперь это две семьи: умеренно консервативная провинциальная ячейка общества и мать-одиночка с дочкой, колесящие из города в город (позже к ним добавится еще иммигрантка, разлученная со своим ребенком, — актуальнее истории в США не придумаешь). Все они, разумеется, переломают друг другу жизни, разобьют сердца, а закончится все анонсированным в заглавии пожаром.
5. «Люди среди деревьев» Ханьи Янагихары
В России случилось так: сперва все прочитали (и обсудили, и вознесли, и обругали) «Маленькую жизнь», а только следом появился дебютный роман Янагихары об ученом в поисках секрета вечной жизни. При этом кажется, будто издатели придерживали выход книги до момента, когда его актуальность станет нестерпимой. Ведь главная драма романа — вдохновленного, кстати, реальными событиями — разворачивается как раз вокруг растления малолетних и свержения знаменитого ученого с пьедестала после обвинения в харассменте. За этой актуальностью несложно упустить настоящие достоинства книги: она действительно хорошо написана. Кажется, Янагихара — редкая писательница, которая хорошо выучила уроки разных набоковских книг — и «Лолиты», и «Бледного пламени».
6. «Веселый дом» Элисон Бекдел
Бекдел у нас прежде всего известна благодаря предложенному одной из ее героинь тесту (его проходят фильмы, где есть хотя бы две женщины, которые говорят друг с другом о чем-то кроме мужчин). Автобиографический комикс Бекдел в пересказе выглядит мешаниной из всех тропов сразу. Дисфункциональная семья, скрытый гей, самоубийство, целая россыпь литературных аллюзий — «Веселый дом» скроен по тем же лекалам, что и каждый третий большой американский роман. Фокус в том, что Бекдел с этими лекалами обращается виртуознее прочих, а формат комикса позволяет ей сводить художественный текст и документальные подробности так, что швов не нащупаешь.
7. «Потрясающие приключения Кавалера & Клея» Майкла Шейбона
«Вовочка, ты воду рыбкам поменял?» — «Зачем? Они еще эту не выпили». Как-то так в России выглядит любой разговор о том, зачем нужны новые переводы уже переведенных книг. Поэтому, если книге не повезло с русским переложением, обычно ее можно надолго похоронить: вкладывать время и силы в исправление ошибок прошлого мало кто готов. «Кавалер & Клей» — радостное исключение из этого правила. Пулитцеровский роман о двух парнях, которые изобретают американскую комикс-индустрию в декорациях самого жестокого века, уже выходил в 2006 году в почти нечитаемом переводе; теперь он переведен великолепно, снабжен дополнениями и обширным комментарием. Книга этого явно заслуживает.
8. «Венедикт Ерофеев: Посторонний» Олега Лекманова, Михаила Свердлова и Ильи Симановского
У поэмы «Москва — Петушки» в народе слава забавного произведения об алкоголиках и чумазой романтике электричек. Меж тем это одно из ключевых произведений прошлого века, дьявольски изощренно устроенное и раскрывающееся только перед внимательным взглядом: внятный комментарий в разы длиннее собственно текста книги. Так же и с биографией автора, который прост лишь до того момента, как начнешь старательно копать. А уж копать Лекманов со товарищи умеют: даже по их высоким стандартам трагическая биография Ерофеева — эталонное исследование и увлекательное чтение, хотя и совсем не простое.
9. «Сочувствующий» Вьет Тхань Нгуена
Двойной агент — пожалуй, идеальный герой для романа. В эти два слова встроен и один из самых интересных жанров в литературе, и внутренний конфликт, и внешний (а то и два), и небанальная интрига. Нгуен находит в этой ситуации еще одну важную параллель: человек, втирающийся в доверие сразу к нескольким сторонам, примеряющий маски, вынужденный глядеть на ситуацию одновременно с разных сторон, — лучшую метафору для писательского мастерства еще поискать. Но «Сочувствующего» можно читать и впрямую, как шпионский триллер, который деконструирует американский миф о вьетнамской войне, превращая его в «Одиссею» XX века.
10. «Все, способные дышать дыхание» Линор Горалик
Роман Линор Горалик составляет прекрасную пару «Сочувствующему»: обе книги по-разному исследуют феномен эмпатии. Причем у обоих авторов выходит, что сочувствие ближнему, а уж тем паче дальнему — не только чудесная добродетель, но и довольно тяжелая ноша. В «Дыхании» Линор выкручивает все ручки вправо: мир, где евреи не могут помириться с арабами, консерваторы с либералами, левые с правыми, вдруг обнаруживает, что животные тоже требуют к себе сочувствия («Лошадь — она, по крайней мере, человек», как заметил когда-то Холден Колфилд). У Горалик вообще вышел очень насыщенный год: переиздан ее с Сергеем Кузнецовым роман «Нет», вышла «Холодная вода Венисаны», на подходе продолжение — но именно «Дыхание» оказывается одной из самых важных книг года.
11. «Когда дым застилает глаза» Кейтлин Даути
Умница, писательница, владелица похоронного бюро и ведущая развеселого блога про смерть и все, что с ней связано, Кейтлин Даути — это героиня, которой мы не ждали, но которая нам очень нужна. В своей первой книге она скрещивает автобиографию, рассказы об устройстве рынка похоронных услуг и экскурсы в историю разных народов и их взаимоотношений со смертью. Когда рассказываешь о том, как в восьмилетнем возрасте впервые увидела, как умирает человек, или о том, почему в США покойников непременно бальзамируют, сложно сочетать прямоту, увлекательность и корректность. Даути это удается: смерть у нее не превращается в балаган, а становится более или менее понятной неизбежностью. Такого спокойного разговора о беспокойных вещах очень не хватало.
12. «Случайные жизни» Олега Радзинского
Радзинский клянется, что никогда не рассматривал свою жизнь как романный материал. Действительно, что уж тут такого: детство в семье литераторов, арест, лесоповал в Сибири, эмиграция в США, карьера финансиста, экспедиция в южноамериканские джунгли, жизнь в Ницце и других странах, побочная карьера не самого популярного, но очень важного писателя-фантаста. Подумаешь, делов-то. К счастью, в «Случайных жизнях» он все же решил рассказать кое-что о своих злоключениях; эта книга стала его самым обсуждаемым текстом за все годы.
13. «Cтрогие суждения» Владимира Набокова
Выдающийся том интервью и эссе Набокова, из которого можно узнать, чего он не любил («тупость, тирания, преступление, жестокость, популярная музыка»), как безуспешно учил американцев ставить ударение в своем имени («Владимир — рифмуется с redeemer («искупитель». — Прим. ред.)»), кого из коллег-писателей считал второсортными (этот список близок к бесконечности). Вообще, набоковедение чувствует себя в 2018 году замечательно: только что вышел обширный комментарий к «Дару», а скоро в «одномъ петербургскомъ издательстве» выйдут «Ясновидения Набокова» — систематизированные заметки о снах великого писателя.
14. «Калечина-Малечина» Евгении Некрасовой
Литературе young adult — подростковой, если грубо, — в рамках российского законодательства тесновато. Детей всячески ограждают от любой информации, которую депутаты считают травмирующей: книги, рассказывающие о смерти, насилии и прочих неприятных вещах снабжаются штампом «18+», что уж говорить о тех романах, в которых проскочит нехорошее слово. Не избежала этой участи и «Калечина-Малечина» — трогательная и совсем не чернушная история о маленькой девочке в большом недружелюбном мире. Ближайшие ассоциации — «Сестры» Бодрова, на середине оборачивающиеся облегченной версией кинговской «Кэрри».
15. «4 3 2 1» Пола Остера
Каждый большой американский писатель мечтает написать большой американский роман: такой, чтобы показывал жизнь героя от рождения до смерти на фоне эпохи, позволял автору рассказать товарищам потомкам о времени и о себе. Остер доводит этот наглый замысел до совсем уж невыносимого предела и пишет сразу четыре. После обязательной краткой увертюры роман расходится сразу четырьмя тропками, и герой проживает сразу четыре жизни. Каждая чуть отличается от прочих, неизменными остаются лишь внешние обстоятельства — убийство Кеннеди, движение за гражданские права и так далее и так далее. Нарочито банальные персонажи, проживающие нарочито банальные жизни, просвечивают друг сквозь друга, и от этого роман растет вглубь, вширь и в другие измерения, становясь бо́льшим, чем сумма частей. Или создавая такую иллюзию — что тоже большое искусство.